Вместо послесловия: Тёмное познается чёрным

Любые политеистические культы подходили под общее определение "сатанизма"; враг, в зависимости от ситуации эпохи, принимал любые обличья - от козлоногого Пана до рогатой, перепончатокрылой Гекаты, уже не говоря о героях языческих верований той или иной области. "История дьявола" заняла бы тысячи томов: ведь даже "Евангелие дьявола" Клода Сеньоля (1958), повествующее о демономании в трёх французских провинциях, потребовало объёмистой книги.

Здесь нет возможности подробно разрабатывать тему, набросаем лишь несколько общих соображений. Иудеохристианство принципиально против конкретной жизненной ориентации, говорит ли оно от имени "ничто", "небытия", "абсолюта" или "царствия небесного". Экстраполяция умозрительного "мира иного" всегда губительна для "этого", подлунного; вести "оттуда" проникают "сюда" в виде абстрактных категорий и ригидных моральных норм. Неудивительна жестокая реакция природы - великой Матери. Если в античных цивилизациях колдовством и чёрной магией занимались только люди, преданные специальным культам, то на исходе Средних веков и в Новое время подобная деятельность приобрела неслыханный размах. Когда душа постигает энергии и образы иных миров, начиная с центральной, манифестированной, "здешней" ситуации; когда душа постепенно развивает сферы своих явных, смутных, неявных восприятий, и разум тем или иным способом участвует в процессе - это одно дело. Но если авторитарные группы диктуют законы и систематику жизни, апеллируя либо к Творцу, либо к "царствию небесному", и к тому же грозят всякими карами за ослушание - подобное не может не вызвать агрессивных ответов. И, поскольку эти мужские группы насильственно утверждают примат патриархальной религиозной идеи, возникает мятеж против духовного мужского авторитета вообще. Любопытен следующий факт: за три века от авторитета инквизиции пострадало приблизительно триста тысяч человек ("ерунда" по сравнению с гекатомбами двадцатого века), причём от сего числа колдуны составили около одного процента. Это означает, что в определённом аспекте можно расценивать активность инквизиции как борьбу с женским европейским бунтом. Нет практически ни одной книги по демонологии, где не провозглашалось бы, что женщина есть гибельная бездна и лучшая приманка Сатаны, а тело - вообще (как женский принцип сравнительно с Духом) достойно презрения и всяческих экзекуций. Но, во-первых, тело, душа и дух взаимосвязаны по линии субтилизации материи и материализации Духа; и затем, человеческое тело "смешано" из мужских и женских элементов. В психологическим плане "женщиной" следует назвать существо, преимущественно по-женски материализованное и ориентированное в преобладании центростремительной тенденции. Согласно традиции, мозг - женская, лунная субстанция, сердце - солнечно-андрогинная; сердце проявляет в мужском организме центробежную, квинтэссенциальную, экстенсивную активность, в женском - центростремительную, интенсивную. Сердце суть центр, причастный "эфирному телу души". Через сердце идёт ось микрокосма. "Мужская вода тяготеет к женской земле, женский воздух - к мужскому огню" - так писал Парацельс в книге "Парамирум". Отсюда понятна организующая, квинтэссенциальная роль сердца в ситуации человеческих "элементов".

Далее: женщина ПЕРВИЧНА в процессе манифестации подлунного бытия, что резко отрицает патриархальная доктрина креационизма в своих парадигмах: Ева от Адама, дерево корнями вверх, непорочное зачатие. Это легитимно в том случае, если парадиз был расположен в надлунной сфере и следствием грехопадения явилось изгнание прародителей в подлунный мир. Но эта интерпретация мистическая, а не официально технологическая. Инквизиция, объявив войну женщинам в частности и Великой Матери вообще, пробудила мятеж женских элементов в мужском естестве, освободив лунную мозговую субстанцию от доминации сердца.

Монотеистическая агрессия, особенно в её крайних формах, привела к постепенной утрате мужской духовной самостоятельности, разорвала связь интеллекта сердца и церебрального рацио. Мозг перестал получать от сердца необходимую интеллектуальную энергию и принялся охотиться за ней, привлекая из внешнего мира. Познание и Бытие разделились, познание подчинилось приобретательскому инстинкту, и мужская экстенсивность направилась в сугубо "женские" цели. Познание, изучающее внешний мир для расширения сферы влияния и планов его эксплуатации - только рационально отточенное "женское любопытство". Учёный, словно хорошая хозяйка, занялся систематизацией, упорядочением объектов, в основном - изучением их практических свойств. Хозяйку мало интересует монолог закипающего чайника; учёный пренебрегает качествами, к примеру, полевого шпата, понятого как живое существо. Но сходство чёрной магии и экспериментальной науки, тем не менее, очевидно, несмотря на разницу мировоззрений. Наблюдать работу ведьмы в лесу или "лаборатории" весьма поучительно. Ведьму отличает изумительная эрудиция и память, смелость эксперимента и виртуозная комбинаторика. Некоторые "разделы" чёрной магии доступны лишь очень малой группе "специалистов". И если оператор натуральной магии входит, так сказать, в дружественный контакт с живой природой (для магии нет смерти, и, разумеется, нет "мёртвой" природы), то ведьма стремится к доминации и узурпации. Сходные мотивы определяют и "научное познание", которое стремится "владеть силами природы и направить их на пользу человеку". Непонятно, что хуже: сознательная жестокость ведьмы или бессознательная жестокость учёного, рассекающего объекты, которые даже он признаёт живыми (подопытных животных), экспериментирующего в "гуманных" целях.

При сходстве методов, разница мировоззрений весьма велика: ведьме открыто вертикальное измерение бытия (согласно символике креста), и она знает, что делает - борется с патриархальным Небом во имя "райха матерей". Учёный - в этом смысле, действительно, ученик чародея, - ограниченный горизонтальным измерением, жёсткой альтернативой "жизнь и смерть" - олицетворяет мужчину, низведённого до роли слуги и подмастерья и мало чем отличается от кастрированного пленника Пентесилеи, царицы амазонок. Он атеистичен по отношению к патриархальному пантеону, поскольку его жизнь и научные занятия - только служение материи, бессознательный культ Великой Матери.

Как же так, возразят, а где "красота дьявола", демонический шабаш, освещённый фонтаном огненной спермы из ледяного фаллоса Бельфегора? Вся эта романтика - в далёком прошлом; уже Гёте использовал манускрипты 14-15 веков. В двух весьма интересных книгах: "История чёрной мессы" и "Чёрная месса. Поэзия и документы" вопрос освещён достаточно подробно. (Arnold Berg. Geschichte der Schwarzen Messen, 1902; Schwarze Messe, Dichtunten und Dokumente, 1975). В литургиях чёрной мессы (рукописи, гравюры, свидетельства), начиная с четырнадцатого столетия, однозначно фаллическое божество постепенно вытесняется гермафродитическим, а затем - женским (Мы здесь не касаемся современного "сатанизма", который, за редким исключением, имеет синкретический, либо пародийный характер). Сначала "алтарём" был обнажённый мужчина, потом - мальчик или гермафродит; обнажённая женщина появилась не ранее шестнадцатого века, равно как ритуальное сожжение мужских гениталий. В романе Майринка "Ангел западного окна" при чёрно-магическом посвящении в небе вспыхивает чёрный треугольник богини Исис, знамение будущего ритуала (действие идёт в середине шестнадцатого века).

Но лучшая мифологическая иллюстрация угасания мужского начала - история доктора Фауста - от Faustvolksbuch (народная книга о Фаусте, 15 века) до романа Томаса Манна. Герой народных легенд умел сводить молнию с неба и с её помощью превращать гранитную глыбу в золото (т. н. молниеносный путь в хризопее); восстанавливать из пепла растения, зверей, людей; без труда избавлять от наговоров и чёрно-магических эффектов; славился как шутник и мастер остроумных проделок. Сказано о нём: "Und nahm sich Adlersflügel" - "взял себе крылья орла".

Фауст Кристофера Марло (вторая половина 16 века), сохранив жизнелюбие и остроумие прототипа, фигура уже проблематичная и сомневающаяся. Герой Гёте, мрачный и разочарованный маг, становится жертвой остроумца Мефистофеля, который погружает его в женский космос вплоть до подземного "райха матерей". Адриан Леверкюн - герой "Доктора Фаустуса" Томаса Манна, в ходе подобного мифологического регресса, образ совсем декадентский. Он попросту уничтожен дамами - одна им пренебрегает, другая награждает сифилисом, причём дьявол охотно берет ответственность за эту награду. Единственный реликт "фаустизма" - магический квадрат на стене комнаты Леверкюна. Кстати сказать, в мужской инициации никогда не использовались ни магические квадраты, ни вообще магия чисел.

В семнадцатом столетии акцент медленно и верно переместился на умозрительно-спекулятивную мистику и каббалистическую комбинаторику, натуральная магия стала превращаться в естествознание. В чём различие? В социальном отношении к природе. Натуралистов той эпохи начали интересовать не столько объекты сами по себе, сколько их сложные взаимосвязи, которые в итоге распадаются на простые инстинкты и периодичность. Главное - не проблематичный внутренний мир цветка и бабочки, крота и древесных корней, но их закономерная функциональность, доказывающая логичную самодостаточность Матери-Природы: она не нуждается в небесном Творце, но, возможно, лишь в перводвигателе. Потом закон сохранения энергии устранил и это недоразумение.

Молния, гром, ливень - не проявление неведомой Оплодотворяющей силы, но результат природных процессов. Нет автономного Фаллоса, есть пенис, чья активность обусловлена лунными фазами; нет эйдетического Интеллекта, есть рациональное мышление, его функциональность подчиняется тем же законам, что и движение созвездий.

Монотеизм против язычества, Мать-Природа против патриархата. Кастрация Урана и Сатурна, разрывание на куски Загрея-Диониса, распятие Христа, рассечение бобового короля...

"Его гениталии заройте в центре, его кровью полейте вспаханное поле" - так сказано у Павсания в "Гимне матери Деметре". Природа может ассимилировать всё что угодно - чудовищные агрессии Тифона и титанов, любые катастрофы и катаклизмы - это лишь интенсифицирует её децентрализованную самодостаточную субстанцию - но никогда не примириться с богами, героями или просто одинокими Путниками, которые, повзрослев, хотят её покинуть.

"Большинство людей блуждает по дорогам жизни, оставаясь симбиотически связанными с матерью, отцом, семьей, расой, государством, общественным статусом, деньгами, богами и т. д. Не желая или не в силах разорвать пуповину, они остаются рождёнными лишь отчасти, более или менее живыми." (Эрих Фромм. Дзен и психоанализ.)

Как мы пытались выяснить на предыдущих страницах, напряжённая богоборческая тенденция обусловлена языческим миропониманием и ненавистью к Творцу - легислатору и узурпатору. Но это общая тенденция, а интересующий нас сборник молодых, в основном, поэтов составлен здесь и теперь: здесь - в постсоветской России, теперь - в годы неуверенности и разброда. Закрадывается постепенный вывод: не есть ли кощунства и богохульства касательно Творца и троичного догмата (чем блистают, к примеру, стихи Виктора Красникова), не есть ли это экстраполяция на иудеохристианского Бога, ненависти к советскому режиму первобытного отца? Что режим был именно таков, сомнений нет. Вот комментарий К. Г. Юнга к роману Р. Хаггарда "Копи царя Соломона": "Первобытный отец-узурпатор всегда сын материи, великой материи, абсолютной смерти. Ужас перед ним иррационален и зависит от нашей веры в категорический авторитет, который, по сути, синонимичен "ничто"". Читаем Виктора Рогова:

Он вышел из опричной пены,
Палач в недрёманном пенсне...
И вывел формулу измены..
Его боялись и во сне!..
...И я живу, судьбе не веря:
Живу, а нА сердце свинец...
И если завтра будет Берия
Венцом творенья - мне конец...

Существует совершенно нелепое и очень "материалистическое" соображение, что "отец первобытного племени" - субъект могучего телосложения, внушающий страх соплеменникам своими физическими статями. Понятно, подобный молодец может вызывать испуг, боязнь, дрожь в коленках, но не "иррациональный ужас", и справиться с ним не так уж трудно. Нет, иного формата особи возбудили столь серьёзную эмоцию у советского народа. Особи довольно невзрачные и плюгавые, втихомолку ошеломлённые распространяемой ими атмосферой "хоррора". Они весьма напоминают чертей в "Братьях Карамазовых" и "Докторе Фаустусе", они суть персонификации пустых центров, образуемых коловращением масс, авангардисты пустоты, всё более заполняющей жизнь белой цивилизации. Это "пустотные люди" ("hollow men" T. S. Eliot), от которых эманирует Пустота. Бердяев заметил, что русская революция страшна не столько репрессиями, сколько "маревом неотвратимой скуки". Подобное, правда, произошло не вчера и не в России. Это потеря энергичного интереса к жизни, вытеснение живого, пульсирующего внутреннего мира абстрактными всеобщими категориями. Более того: для, так сказать, "перелицованного" внутреннего мира эти категории обрели наивно-сумрачную конкретизацию:

Продолжение...