Мир сдаётся под ключ

“Посторонним вход воспрещен”, “запрещается”, “воспрещается”, “по газонам не ходить”, “не курить”, “подделка билетов преследуется”, “стойте справа”, “не прислоняться”, “не зазнаваться”, “не улыбаться” — пардон, два последних лозунга не введены в обращение. Где мы? В европейской стране в конце двадцатого века или в кошмарной школе мистера Сквирса из романа Диккенса? Неопределенная форма, повелительное наклонение, строгий шрифт, строгие краски. До тринадцатого года в России только весьма кичливые купцы изображали на воротах такого типа надписи: “Господам посторонним посещение склада сего не доставит удовольствия”. Однако даже столь спокойное предупреждение в столетии пятнадцатом-семнадцатом сочли бы неделикатностью. Живая натура вообще, человеческая в частности, очень не любит однозначности, отсутствия выбора. Допустим: трактир, где можно переночевать, называли “Золотой Лев”. Игра слов: “Lion d’or” можно прочесть как “Lit on dort”—“кровать для спанья”.

Упоминание таких понятий, как “живая натура”, “человеческая натура”, несколько настораживает. Спрашивается: какое отношение данные понятия могут иметь к нашей эпохе? Живой организм отличается неточностью, своенравием, непосредственностью, легкомыслием и прочими сомнительными качествами, которые в лучшем случае считаются чудачеством, во всех остальных — опасным отклонением. Нет, выживание в нашу эпоху требует точности, собранности, хладнокровия, надо разглядывать в смотровые щели, надо “собраться в кулак”: концентрированный, непроницаемый современник всегда найдет дорогу в райский денежный сейф, а затем повесит табличку про посторонних... Что же получается? Жизнь не натуральная среда обитания, где птица расправляет крылья, спрут протягивает восемь своих щупальцев, человек лежит на лугу и созерцает звезды, но объект изучения, завоевания, улучшения и т.д. Для капризных, ленивых, бесполезных созерцателей знаменитый американский социолог Д.Тоффлер (“Будущий шок”) предлагает построить нечто вроде резерваций, где эти “закомплексованные”, вместо целевого чтения газет и целенаправленной поездки на быстром автомобиле, будут просыпаться в двенадцать, собираться и вместе думать про царя Гороха и короля бобов. Эти люди чувствуют, сознательно или бессознательно, что живая природа не задает им вопроса “зачем?”, что надобно рождаться, расти, умирать, как травы и звери, не делая различия меж этими глаголами. Да, они обладают естественной дистанцией и особенностью человеческого взгляда, зная: волк — зверь опасный, заяц — зверь бегучий и съедобный. Однако чувство естественной дистанции свойственно любой особи, ничего специально человеческого в этом нет. Буржуазная цивилизация, очень вольно истолковав положение Ренессанса касательно антропоцентризма, объявила человека конкретным центром конкретного мироздания. Что же произошло? То, что обычно происходит при конкретизации метафизического понятия — человек провозгласил себя “царем природы” и присвоил право уничтожать натуральные объекты, дабы из обломков воссоздавать нечто новое, радикальную контрприроду. Имитация Творца, чистый сатанизм с точки зрения религиозной. Следствие: беспрерывный диа-болизм, т.е. дробное разделение всего и вся, мания секретов, обостренное чувство враждебности всего окружающего — словом, обычная питательная среда диктатуры. Чем отличается создание Божье от создания человеческого? В первом случае центр (принцип) объекта метафизичен, непроявлен, посему изучение параметров и функций нисколько не затрагивает сердцевины объекта. Только жизнь механизма познаваема отчасти, поскольку в ней идут непредсказуемые изменения, обусловленные энтропией и конкуренцией деталей.

Внешняя деятельность — отражение внутренней динамики человека. Возрастающее убеждение в механистичности вселенной, в точности и равномерности хода “космических часов” выразилось в конструкции механизмов все более совершенных. Человек, соответственно, также механизировался, пока не достиг современного высокого уровня. И, соответственно, душа вытеснялась во все более темные коридоры подсознательного. Дошло, наконец, до того, что “внутренний мир” превратился в континуум разного рода комплексов, злотворных воспоминаний, подавленных желаний, намерений, проектов, которые, достигнув определенной степени сжатия, взрываются, разбивая “цензуру сознания”. Кому нужен подобный кошмар? Человек идет к психиатру, и тот, словно опытный механик, старается залатать пробитую “цензуру”, дабы направить пациента на путь равномерной прямолинейности.

Даже самый взвихренный рисунок ляжет на миллиметровую бумагу.

Равномерная прямолинейность бесконечно делима.

Копейка рубль бережет, одна тысячная копейки бережет одну сотую.

Человек превратился в механизм, и ничто механическое ему не чуждо. Но подобная центральность и всезащищенность имеет все же существенный недостаток: всякий механизм всецело зависит от источников энергии. Автомобили работают на бензине, человеческий фактор на — деньгах. Этот фактор функционирует по двоичной системе: работа — деньги. Люди, разумеется, пишут — книги и картины, влюбляются, путешествуют, вернее, думают, что они это делают. Человек новой эпохи — имитатор Творца имитатор природы, создатель вторичной или, как сейчас говорят, “виртуальной” реальности, которую он воспринимает “виртуальной эмоциональностью”. Он старается отгородиться от изменчивой, непредсказуемой, импульсивной жизни, моделируя эрзацы религии, метафизики, истории, любовного переживания, даже еды и алкоголя.

В живой, открытой жизни таится опасность: иллюзия, чудачество, безумие, криминал. Вот несколько иллюстраций нормальных поступков нормальных людей. В знаменитом фильме “Фанфан Тюльпан” есть такая сцена: вахмистр, влюбленный в пунктуальную равномерность, командует новобранцами: “и лечь, и встать”. Фанфан, проделав раза три эти упражнения, неторопливо поднимается, снимает мундир и говорит обалдевшему вахмистру: “Мне осточертел этот идиотизм”. Естественный жест есть поломка детали, угроза механизму.

Еще пример из военной истории. Тиля Уленшпигеля вызвал на дуэль ландскнехт. Агрессор выехал на поле “закрытый” почти целиком — нагрудник, кольчуга, шлем. “Уленшпигель восседал на осле, — информирует нас Шарль де Костер, — седлом ему служила юбка гулящей девицы... вместо шлема он прикрылся салатным листом — в середину воткнул лебединое перо... шпагу заменил длинной сосновой жердью — на конце — метелка из сосновых веточек...”

В снаряжении Тиля — сплошь атрибуты Диониса, бога, наиболее ненавистного механизированной цивилизации. Дионис ломает планы, убивает серьезность, насмешливо подмигивает “самому святому”, опьяняет линии координат. Последний момент великолепно отражен Ярославом Гашеком в главе “Будейовицкий анабазис Швейка”: бравый солдат пренебрег правильным южным направлением и двинулся на запад. “Швейк решил, что можно попасть в Будейовицы с какой угодно стороны света”. Все эти знаменитые герои стараются жить в собственном живом пространстве, сопротивляясь всячески линейной униформальной трехмерности, равно как механическому стандарту длительности, не имеющему отношения к нормальному органическому времени. Их “открытый мир”, где нет секретов, нет запретов, нет собственности, где нечего скрывать, волей-неволей постоянно сталкивается с “миром закрытым”. Здесь важный момент: свобода присуща им изначально. Феномен подобного бытия доказывает следующее: свободу нельзя завоевать, за нее бессмысленно бороться, свобода — принципиальный экзистенциал, сугубо необходимая жизненная константа. Если ее нет, собственно говоря, ничего нет, поскольку границы завоеванного, дарованного, дозволенного сжимаются до минимума. Кругозор стягивается, спонтанность решения пропадает, люди все более тяготеют к схемам, уже апробированным, и все более зависят от приобретенного “багажа”. Жизненно необходимо противодействие умножающимся законам, правилам, распорядкам, указам и т.п. В Средние века и вплоть до семнадцатого столетия подобную роль играли шуты, явлением своим напоминая о тщете всего серьезного и трагичного. Сверкающий смеховой динамис — основа бытия — такова мудрость шута. Следует отличать шута (жонглера, фокусника) от клоуна или буффона, персонажей трагических: буффон изображает гонимого верховного жреца, клоун — гонимого короля, это излюбленные мишени черни. Активное противодействие жестокости государственного устройства, имущественному и социальному неравенству оказывали многочисленные неофициальные праздники: осла, рогоносца, веселых девиц, нищих и, разумеется, карнавал. Эти праздники уничтожали искусственную иерархию, демонстрировали фиктивность чинов, званий, отличий, осмеивали чванство и спесь сановников церкви и государственных мужей.

Вместе с шутами и шутовскими праздниками пропала эксцентрика сама по себе, экспансия сама по себе. Отныне экспансия, подчиненная центростремительному модусу, превратилась в целенаправленно приобретательское действие. Нет смысла распространяться во внешней среде лабиринтом танца либо иными гармонически-диссонантными движениями, нет, прагматическое завоевание в условиях конкуренции и профессионализма требует экономии и точности приложения сил. Так формируется “закрытый мир”, неуклонно сжимающий свой радиус. Тело, эмоции, мысли — все это не танцует, не тратится зря, но функционирует, равномерно, упорно, аккуратно накапливая... багаж. Куда же девается непосредственная, живая экспансия? Она в режиме постоянного сжатия, ищет выхода в истероидных, агрессивных приступах, в бомбах и ракетах. И в этот “свободный мир” буржуазного кошмара мы так стремимся попасть.

1999, Евгений Головин