ВЕРСИЯ! Ради триумфа ложного идеала роз

Добродетели священнослужителей отличаются от дворянских, мужские от женских, но, судя по целям буржуазных революций, буржуазные добродетели гораздо симметричней остальных. Буржуа всегда любили гармонию и тяготели к так называемой «золотой середине». Вот что проповедовал Робинзону Крузо его отец: «Среднее положение в обществе наиболее благоприятствует расцвету всех добродетелей и всех радостей бытия; мир и довольство – слуги его, умеренность, воздержанность, здоровье, спокойствие духа, общительность, всевозможные приятные развлечения, всевозможные удовольствия – его благословенные спутники». Невероятно утопическая препозиция! Как можно в турбуленциях человеческой стихии достигнуть и продлить подобное состояние? Относительная гармония вероятна лишь в системе, составляющие которой заранее известны – в темперированной музыке, к примеру, но там, где хозяйничает случай, сие бессмысленно. Буржуа, согласно практике «разумного эгоизма», стремятся создать вокруг проявленного центра область, контролируемую рацио. Но, против случая и хаоса бессильна даже самая энергичная конструктивность. И потом: конструктивное созидание всегда связано с разрушением – отсюда крайняя хрупкость таким способом созданного закрытого мира. Но, несмотря на бесчисленные трудности, буржуазия неустанно борется за всеобщую и частную гармонию. Это её главная добродетель и понятно почему: Бог создал мир в работе и человеку – полномочному своему представителю – завещал трудиться, улучшая и поощряя природу. Тут определённая разница меж позициями наивного натуралиста и буржуазного прагматика: первый призывает учиться у природы, второй – оценивающе оную изучать и делать научные выводы – пчёлы и бобры, похоже, не могут быть образцами трудолюбия, ибо производят слишком много и часто функционируют впустую. Это относится к птицам, муравьям и прочим работающим тварям.

Итак, главная добродетель буржуа – взвешенное, ориентированное трудолюбие, не фанатизм бобра или дилетантизм «гармонического» Леонардо да Винчи, но углубленное знание предмета. Отсюда невероятное количество специальностей, отчуждение одной специальности от другой, ведущее к «буржуазному аскетизму», о котором писал Макс Вебер. Результат: сугубо одностороннее развитие, эмоциональное бескультурье, варварство технической цивилизации. Эгоизм (как мы здесь понимаем), даже «разумный» не перестаёт таковым быть. Более того: этот эгоизм, по мере своего веса и укоренения, звереет и наглеет, поскольку начинает оценивать другие эгоизмы, специальности, области знания, мир в целом, со своей единственно правильной позиции. Отсюда отчуждение, игнорация, враждебность – обычный психический климат буржуазной эпохи. Роберт Музиль писал в «Человеке без свойств»: «Это одна из черт цивилизации: человек, вне собственного круга общения, испытывает к другим глубокое недоверие. И не только, например, немец к еврею, но даже футболист считает пианиста существом непонятным и неполноценным.»

Вернёмся к проблеме интереса. Можно ли долго, много лет испытывать интерес к одному и тому же: цветку, занятию, состоянию, игре, профессии? Весьма трудно. Разумеется, все эти данности не остаются замкнутыми в себе, но определяют то или иное ассоциативное поле. Всё равно трудно даже при этой оговорке, так как теряется экзистенциальный, непосредственный интерес к жизни вообще. Вернее, этот интерес, быть может, остаётся, но уже нет сил его реализовать. Скажем, влиятельному лицу вдруг захочется, чтобы другое влиятельное лицо нагнулось, дабы попрыгать в чехарду, или им двоим захочется залезть в чужой сад за яблоками. Что мешает это сделать? Возраст, общественное мнение, реноме, словом, социальное псевдо-селф. Они боятся попасть «в ложное положение», не замечая, что относительно своего нормального «я» они уже давно в ложном положении.

Экзистенциальный интерес направлен на непосредственные, конкретные переживания, которые нельзя получить посредством разного рода трансмиссий – денег, чужой помощи, произведений искусства и т.д. Это обращение к миру не выжидательной, не пугливой, не агрессивной, но органически открытой души. Простые ощущения: водопад случайно задетой хвойной ветви, ободранная котом физиономия, пересвист играющих в карты леших в глухом ночном лесу. Простое ощущение пребывания в натуральности своего окружения. Характерный эпизод в романе Ф.М. Достоевского «Идиот»: к даче, где жил князь Мышкин, после скандала с венчанием, явилась группа разъярённых обывателей. «Князь отвечал всем там просто и радушно и, в то же время, с таким достоинством, с такой доверчивостью к порядочности своих гостей, что нескромные вопросы затихли сами собой». И далее: «Когда все разошлись, Келлер нагнулся к Лебедеву и сообщил ему: «Мы бы с тобой затеяли крик, подрались, осрамились, притянули бы полицию; а он вон друзей себе приобрел новых, да ещё каких; я их знаю!» В романе часто употребляется понятие «идиот» в буквальном латинском значении – простой, простец. Заметим: Достоевский, вроде бы, задумал образ совершенного человека, но получился аутсайдер, эпилептик к тому же. Однако, подобный субъект и без всякой эпилепсии чужд новой эпохе. К таким людям, в лучшем случае, относятся как к детям, чудакам, оригиналам. Они «неприспособлены», у них не развита система трансмиссий и нет разумной осторожности в обращении с ближними. Это их всех объединяет, несмотря на разницу характеров и убеждений. Епископ Бьянвеню («Отверженные» Виктора Гюго), Нэтти Бампо («Кожаный чулок» Фенимора Купера), бравый солдат Швейк просты и неподвластны рассудочной делимости. Они всегда одинаковы, потому что в них активно действует метафизический «принцип организации организма».

* * *

Избирательно критическая способность суждения необычайно развилась в новую эпоху из-за тенденций регистрации, регламентации, классификации. Атеистическая теория эволюции просто подошла к идее антропоцентризма с другой стороны, отбросив, правда, неизбежные для теизма понятия избранности, иерархии, а заодно и страх Божий. С тех пор человек стал председателем и судьей земного шара за неимением более хитроумного «брата по разуму», мифологическим демиургом. Подобная позиция, единственно правильная, требует беспрерывного труда, бесконечной борьбы ради покорения иных царств, природы и космических стихий. Но, мало того, что конструктивное, механическое созидание рождает дьявольское противодействие стихий, осуществлению великих свершений мешает постоянная междоусобица расовых, национальных, социальных групп, равно как драка за лидерство внутри этих групп. «Борьба за существование», разумеется, предполагает дистанцию меж борцом и любой, встречающейся в него на пути, данностью. Такая дистанция, в свою очередь, предполагает критическую рекогнисцировку всех и вся. Мы сознательно употребили военного типа слово: в отличие от cognitio (познание) рекогнисцировка суть проверка агрессивно-защитного арсенала прямого или возможного врага. Критический взгляд всегда делит, рассекает, выделяет одно, отбрасывает другое, это оценочный взгляд. Это касается и негативной, и так называемой доброжелательной критики, и похвалы. «Когда тебя хвалят, это значит, ты идёшь по пути, угодном другим», – не без основания сказал Ницше в «Генеалогии морали». С тем же основанием можно сказать: когда тебя ругают, оскорбляют, следовательно, твой путь не нравится агрессору, пусть даже очень доброжелательному. Хотят ли тебя уничтожить, либо переделать на свой фасон – разница невелика, – в том и в другом варианте твоя индивидуальность подвергается угрозе «реформации».

Интеллекту (в понимании схолиастов и Кузанского) всякая критика чужда. Критика – дело рацио, причем рацио эгоистического. Согласно Кузанскому, «из двух противоположностей одна всегда стремится стать единством по отношению к другой». Эгоистическое рацио, которое всегда стремится к самоутверждению и власти, не терпит противоречий и оппозиций. Разумеется, рацио различает и фиксирует противоположности: «Непостижимость совпадения противоположностей и есть корень утверждений рацио.» Более того: без участия рацио чувственные впечатления были бы совершенно неотчетливы и смешаны: «Чувства воспринимают и не различают, всякое различие идёт от рацио… Если посредством чувства различают белое и чёрное, тепло и холод, острое и тупое, это происходит в силу специфики рацио».

Какова вообще роль рацио в системе Николая Кузанского? При нисхождении «единого» (дух, интеллект) в разреженную и затем всё более плотную материальность, интеллект, так сказать, уплотняется и превращается в рацио, то есть в инструмент различения и ориентации в чувственной среде. И здесь начинается момент делимости, отделения рацио от интеллекта. Рацио, в некотором плане, «вассал» интеллекта, освобождается от этого метафизического центра и, презрев скромную роль различителя, фиксатора, ориентатора в манифестированном мире, ищет центральности для себя, полагая, что выше его законов ничего и нет: равенство, множественность, да – нет, либо – либо. Эти и подобные пропозиции густой сетью наброшены на изменчивую, динамическую манифестацию с целью превращения оной в нечто измеримое, детерминированное с предсказуемым поведением, проще говоря, в механизм. Рациональные «идеалы» вполне математичны: ясность, геометричность, организованность пространственно-временного континцума; во внимание принимается только материя, известная или нет, доступная освоению или нет: всё остальное – тёмное, туманное, сомнамбулическое, ускользающее, подвергается обструкции либо игнорируется. Однако, рацио вовсе не такой уж послушный инструмент чьих угодно мозгов, рацио беспрерывно порождает, пользуясь абстрактными, вне чувственными обобщениями, схемы, таблицы, системы, пожирающими живую жизнь. Свидетельством тому – чудовищное бюрократическое das Man (Хайдеггер), которое поначалу опутало белую расу, а затем и всё остальное. Это тягучее, безликое совершенно беспощадное «нечто» производит машины, используя людей в качестве трансмиссий. Не надо сводить машинную цивилизацию к какому-то единому процессу. Приспособления вроде блоков, лебедок, сеялок, веялок мельниц и т.п. не выходят за пределы конкретных вспомогательных средств, их создатели не втянуты в механический процесс. Только с появлением людей – передатчиков, людей – приемников, людей – регуляторов возникла машинная цивилизация в современном виде.

Совершенная структура – биологическая или механическая – отличается характеристиками сугубо количественными: скоростью, силой, выносливостью, проходимостью и т.д. Прибавим сноровку, сообразительность, рискованную комбинаторику, постоянный форсмажорный настрой и получим… весьма безупречную особь в современном смысле. Это вполне соответствует новой диалектике.

Два слова об этом. Античная культура не признавала идеи прогрессивного развития «в современном смысле», её диалектическая схема такова: синтез – теза – антитеза или «метафизическое единое – эйдос (форма, логос) – иное». Движение в иное, в более или менее материальную среду связано с некоторым ослаблением эйдетического порыва. Пока всё об этом.

Новая диалектика построена по схеме: «теза – антитеза – синтез» или «человек – материя – результат». Небесно-божественно-метафизическое здесь в расчёт не принимается. Человек здесь – начало эйдетически формальное, с помощью рацио идёт человеческая экспансия в материальную среду. Реальностью называется сопротивление этой среды. Отсюда ярко выраженный дуализм полезного и бесполезного: прошлое понимается как свалка, откуда время от времени достаются те или иные «прогрессивные» идеи и мыслители, которые «сумели опередить своё время». В сущности, началом нормальной жизни почитается XIX век с его паровозами, швейными машинами, телефонами, автомобилями и т.д. Заря комфорта, понятого как фундаментальная категория бытия. Тело прежде всего, гигиена, гимнастика, массаж, спорт, свободная мышечная конкуренция и результат – культ молодости.

Продолжение...