ВЕРСИЯ! Антарктида - синоним бездны

Новый вариант эссе "Антарктида: в поисках абсолютного Норда".

* * *

Античный мир не знал бездны, грозящей абсолютной гибелью; античная бездна - Аид, Гадес, инферно опасных органических формаций, это пейзаж испытаний героя. Опыт бездны, опыт новой эпохи.

Падение в бездну – детерминированный процесс и результат известен точно: фиксация, неподвижность, смерть. Эдгар По любил помещения, где результат результируется навечно. Тюрьма инквизиции в «Колодце и маятнике»: камера квадратная, стены железные, пол каменный, в центре – круглый провал. Точно над головой фиксированного пленника – скелет Времени, вместо косы – маятник в виде отточенного полумесяца, маятник движется направо, налево и вниз. Парадигма ясна: механическое время, смерть, и бездна – одно и то же. Почти одно и то же.

Эдгару По этого мало – слишком динамична агония, слишком эффектны страдания обреченного. Картина Родерика Эшера («Падение дома Эшеров») несравненно спокойней: «Это был интерьер далеко уходящего в трехмерную перспективу подвала или склепа. Низкий потолок, ровные белые стены – ни выступов, ни надписей. Помещение расположено, судя по некоторым особенностям, глубоко под землей. Никакого выхода. Факелы или иные источники света отсутствуют, тем не менее, интерьер озарен холодным призрачным сиянием.» Отсюда выйти нельзя. Но здесь никого нет.

Герои Эдгара По не достигают полюса смерти – последним усилием они одолевают крышки гробов, тяжкие двери склепов и выходят – живые? – Маделайн, Беренис, Лигейя…В последнюю секунду благодетельная рука удерживает пленника инквизиции от падения в кошмарный колодец, сердце рассеченного на куски, запрятанного под половицы старика, стучит, обвиняя убийцу («Сердце – свидетель»).

Эдгар По в поисках еще более жестоких катастроф уходит от земли в мировой Океан. Здесь, в необозримой бурной воде, сосредоточенное ожидание гибели расцветает энергично и колоритно. Рыбак рассказывает о «Низвержении в Мальстрем»: «С восторженным ужасом я обводил глазами бешеный круг. Шхуна каким-то волшебством повисла посредине бездонной воронки – совершенно ровные склоны казались прямо таки эбеновым деревом…если бы не дикое коловращение, если бы не призрачная пляска отражений. Полная луна сияла из круглого провала в тучах, рассеивая золотой ореол до самой глубины бездны.»

В рассказе «Рукопись, найденная в бутылке» акватический делириум еще более фантастичен: немыслимый ураган в южных широтах близ острова Ява, двое бедолаг на палубе агонизирующего корабля, волны – яростные пенистые хребты, фосфоресцентные бездны…:

«Мы были на дне такой бездны, когда отчаянный крик моего спутника вонзился в кипящий кошмар ночи: «Смотрите, смотрите, Боже, что это!». Я поднял голову – по краю бездны расползался угрюмый багровый свет, пятная тусклыми отблесками нашу палубу. Кровь заледенела: на ужасающей высоте прямо над нами, готовый вот-вот рухнуть в бездну, застыл гигантский корабль, не менее четырех тысяч тонн…»

Нарратор невероятным образом попадает на этот корабль старинной постройки, где бродят древние старцы, никого и ничего на замечающие – люди экипажа в странной одежде давно минувших времен. И судно бредет, не замечая урагана. И вдруг:

«Корабль внезапно восстал из моря, словно собираясь взлететь. О ужас сверх всякого ужаса! Лед трещал и ломался и справа, и слева, и корабль ринулся вниз, по концентрическим кругам невероятной ширины амфитеатра, края которого пропадали в напряженной тьме…Круги сужались, сжимались, нас неодолимо влекло в головокружительную глубь ревущего океана.» Беспощадная, затягивающая навсегда турбуленциями воды и вакуума бездна – это нечто постсредневековое, романтическое, современное. В конце «Рукописи, найденной в бутылке» очень любопытное авторское примечание: «Несколько времени спустя я познакомился с картами Меркатора, где океан обрушивается в четыре горловины (северной) полярной бездны и абсорбируется земным нутром. Полюс на этих картах представлен огромной черной скалой.» Такие карты действительно существуют , и это наводит на разного рода предположения.

Бог – истина и жизнь, хорошо, так и должно по замыслу быть, парадигма платонического «первоединого» не допускает дуализма. Одно жизненное средоточие, один принцип распространяет круговые живые эманации, сперматические эйдосы, чья организованная энергия постепенно распадается в предвечном Хаосе. Это натуральный процесс при отсутствии так называемого зла, демиурга уничтожения, Врага. Ересь христианских неоплатоников – Оригена, Пелагия, раннего Августина. Догма не желала принять Бога без сатаны, Христа без антихриста, жизнь без смерти. В результате – бескомпромиссная борьба двух полюсов – света и тьмы, средоточий жизни и смерти, центробежной эйдетической эмерджентности и центростремительной абсорбции.

В политеизме, где земля живой организм в живом космосе, географии в нашем понимании быть не могло.В стремлении стоиков, пифагорейцев, неоплатоников к схематическому единству и, следовательно, к той или иной системе координат, некоторые географические представления появились. Впоследствии арабские ученые сблизили небесное единство и солнце, земное единство и Ориент. И поскольку географические карты составлялись согласно религиозной системе соответствий, в картографии доминировали два направления, основанные на признании либо непризнании смерти как второго экзистенциального полюса.

В эпоху ренессанса солнце и Ориент постепенно заменили полярной звездой и северным полюсом (компасное направление на Nord). На многих картах ренессанса, начертанных в духе неоплатонизма, северный полюс располагался где-то в Гиперборее или в Гелиодее («материк неподвижного солнца» за Гипербореей). Меридианы веерообразно уходили на все стороны и пропадали во вселенском Океане, в космосе «воды», в недоступных систематике метаморфозах. Реформация со своим акцентом на библию представила земной рай как меридиональную парадигму: на севере – древо жизни и творение Адама, на юге – древо познания добра и зла и, соответственно, двойная женская ипостась – Ева-Лилит. Аббат Иоганн Тритем фон Спонгейм в сочинении «Steganografia» сравнил все это с пространственной ситуацией Палестины и религиозно санкционировал идею земного юга как целенаправленности меридиана. Почему? Эта страна вытянута точно по вертикали, Иордан, река жизни, берет начало в снегах горы Гермон и впадает в Мертвое море - символ смерти. В пролонгации подобная вертикаль дойдет до Южного Креста, вселенской Голгофы. Таким образом, земной мир оказался стянут к южному полюсу – средоточию Сатаны-Лилит.

Библейский дуализм определил европейский географический принцип. В самом деле: сороковой градус северной широты и северней: Мадрид, Греция, расцвет цивилизации; сороковой градус южной широты и южней: практически ничего, далее необозримый океан. От севера к югу: жизнь – смерть, дух – материя, добро – зло. Заметим: смерть уже не простая утрата жизненной энергии, зло не «умаление суммы добра», материя не «рецептивность духовных форм» или «чистая потенция». Это автономные и активные принципы. Нарастает давление «небытия», вздымается «черное солнце ночи», луна отравляет душу и тело собственным светом. Кровью, тленом, «тщетой усилий человеческих» веет от эпохи барокко, которая изобрела механические часы и жуткую эмблему Времени. Но тогда еще была определенная проблематичность: гармонией, эстетическим достижением считалось «соединение противоположностей» (conjunctio oppositorum), в сущности, немыслимое сочетание жизни и смерти. Два, три века спустя романтики – Жан Поль, Эдгар По, Жерар де Нерваль – воспели триумф “негативного первоединого”.

Я искал Божье Око и увидел
Орбиту черную и бездонную,
Там излучалась ночь, постоянно концентрируясь,
Странная радуга окружала это небытие, это преддверие
Древнего Хаоса, эту спираль,
Пожирающую Миры и Дни.

В этих строках Жерара де Нерваля чувствуется ледяное дыхание нового божества – смерти, ничто, абсолютного ноля. Это «перевернутый платонизм»: вместо эйдетической экспансии – равномерное материальное сжатие, абсорбция, вместо избытка – лишенность, вместо расточения – беспрерывная консумация. Жизнь совершенно утратила легкомыслие, упоение, восторг, зато приобрела массу теорий о смысле жизни, где темнеют жесткие слова: опыт, борьба, сопротивление, выживание и т.п. После романтизма – нигилизм, потом констатация Александра Блока в поэме «Возмездие»:

Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
Тобою в мрак ночной, беззвездный
Беспечный брощен человек!
В ночь умозрительных понятий,
Матерьялистских малых дел,
Бессильных жалоб и проклятий,
Бескровных душ и слабых тел.

Эдгар По также коснулся этой ситуации, но его больше интересовала панорама колоритной, жестокой, ослепительной гибели: «Маска красной смерти», «Король-Чума». Слишком романтический интерес, чуждый буржуазной эпохе.

С тобой пришли чуме на смену
Нейрастения, скука, сплин,
Век расшибанья лбов о стену
Экономических доктрин.

Вернемся к нашей теме: в «Рукописи, найденной в бутылке» и в «Сообщении Артура Гордона Пима» действует магическая география, основанная на положениях Иоганна Тритема, Джона Ди и Роберта Фладда. Зюйд, антиподы – средоточие черной демонии, каннибализма, колдовства.

Действительно, моральный климат за экватором оставляет желать лучшего. Мореплаватель Авель Тасман писал в середине семнадцатого века: «Южные земли – антиподы во всех смыслах: что у нас предосудительно, здесь похвально, что у нас преступление, здесь высшая добродетель. На островах Южного океана процветают людоедство, разврат, колдовство, предательство, коварство, культы чудовищно жестоких богов и богинь.» Церковные конгрегации после знакомства с отчетами гуманистов-миссионеров перестали настаивать на распространении слова Божьего в тропиках. С конца семнадцатого века миссионеры действовали самостоятельно, либо заодно работали в интересах торговых компаний. Негативная реакция на работорговлю вызывалась не столько человеколюбием, сколько страхом. Знаменитый теолог Пьер Бейль писал: «Заселять Новый Свет неграми – этими детьми антихриста, значит готовить пришествие самого их прародителя.» Эти слова имеют определенное основание: африканские негры, соблюдая внешнюю христианскую обрядовость, распространили на островах Карибского моря и в южных американских штатах кровавые культы своей родины.

Так что строки Нерваля касательно «поиска Божьего ока» можно понимать совсем по другому.

* * *

Артур Гордон Пим, юноша из приличной семьи города Нантукета, ринулся в морскую авантюру, долго не раздумывая. Уйти в море, бросив все, - поступок нормально мужской, вполне в духе «Вояжа» Бодлера: «истинные путешественники уезжают, чтобы уехать.» Но причины все-таки есть: «Погрузиться в бездну – неба или ада, все равно. В сердце неведомого, чтобы найти… новое.»

После злоключений типичных для морских романов, начинается кошмар южного океана. Эдгар По холоден и точен как всегда: «Сообщение Артура Гордона Пима», скорее, судовой журнал, нежели роман: даты, географические координаты призваны как-то упорядочить и зафиксировать беспредельность Хаоса.

Продолжение...