Манера и маньеризм

Для того, чтобы понять, что такое "маньеризм", давайте определимся со словом "манера". В русском языке слово "манера" имеет плохую репутацию. Стоит добавить к нему несколько суффиксов, и получится: "манерность", "манерничанье" - не очень-то солидные слова.

Что же, все таки, это такое: "манера"? Начнем с самых простых примеров. Допустим, вы идете по улице, и кто-то спрашивает вас, как ему куда-то пройти. Обычно, человек, если знает, то просто покажет: направо, допустим, а потом налево. Если человек ходит по улицам манерно, то он покажет примерно так: изящно поднимет руку, посмотрит на сияние своих ногтей в солнечном свете и спокойно заявит вопрошающему: "Идите туда, куда я вам показал". Прохожий в недоумении: "Вы мне ничего не показали". Но оказывается, что сияющие ногти были направлены как раз туда, куда ему нужно... Человек, который хочет научиться манерам, никогда не будет делать жеста совершенно откровенного. Чтобы ответить на какой-нибудь элементарный вопрос, он, вместо одного жеста, сделает несколько. Скажем, десять.

Другой пример. Вас кто-то оскорбил, назвал "сволочью". Как на вашем месте поступит манерный человек? Он скажет: "Сволочь - это прекрасно, но не могли бы вы мне сказать, к какой группе языков это слово относится? К угро-финской, тюркской? И каков корень у этого слова?.." Понятно, что наш оскорбитель будет несколько смущен, потому что почувствует свою уязвимость... Слово это, кстати, ни к одной известной нам группе языков не принадлежит, в связи с чем я вам настоятельно рекомендую им пользоваться почаще.

Как я уже сказал, в России слово "манера" было не в почете. Единственный маньерист в России - поэт Игорь Северянин совершенно не пользовался успехом у простых и честных людей. Давайте почитаем что-нибудь из его поэтического наследия.

В будуаре тоскующей нарумяненной Нелли,
Где под пудрой - молитвенник, а на ней - Поль де Кок
Где фламандское кружево на платке из фланели
На кушетке загрезился молодой педагог.

Нелли нарисована весьма изящно. Все понятно и с педагогом, который загрезил на кушетке.

Он читает ей Шницлера, посвящает в Констебля.

То есть, педагог не просто загрезился - он хочет Нелли несколько образовать. Шницлер - знаменитый австрийский писатель начала века, Констебль - известный английский художник.

Восхвалив авиацию, осуждает Китай...

Тоже неплохо. Стихотворение написано в 1910 году, но актуальности не утратило. Всегда есть за что осуждать Китай и восхвалять авиацию. Понятно, нашу авиацию, а не НАТО-вскую... Позиция автора абсолютно нейтральна - как-будто автора вообще нет. Далее вступает Нелли. Ее короткий монолог тоже имеет прямое отношение к авиации:

...Философия похоти. Нелли думает едко:
Я в любви разуверилась, господин педагог.
Ах, когда бы на "Блерио" поместилась кушетка,
Интродукция Гауптман, а финал - Поль де Кок.

Прекрасный образ. Правда, на итальянском самолете начала века "Блерио" кушетка с Нелли явно бы не поместилась. Поэтому мечта ее весьма прогрессивна... Обратите внимание, Северянину совершенно безразличны и Нелли, и педагог. В этом стихотворении автора, практически, нет.

Отсутствие автора, авторской позиции - одна из главных примет маньеризма. Это касается не только художественного стиля, но и манеры жить - modus vivendi. Для маньеризма очень важно следующее положение: индивидуальное "я" абсолютно непонятно с начала до конца. Причем дойти до этого надо очень холодно и очень глубоко. Что значит: мы не знаем собственного "я"? Например, у меня есть специальность, семья, пол, но мое "я" этого не знает. Все эти качества известны только окружающим. Мое подлинное "я" о них даже не подозревает. Говорят: "Ты - инженер, блондин, мужчина и т.д." Для того, чтобы быть поэтом или художником маньеризма, необходимо все это отрицать. Неизвестность лежит в самом центре нашего бытия.

Как я уже сказал, маньерист - это человек, который делает десять жестов вместо одного. Представьте себе игрушку Ваньку-Встаньку. Она качается-качается, но благодаря балансиру в итоге всегда возвращается в исходное положение. Так же поступает и человек маньеризма. Когда он делает жест, он всегда знает, что впоследствии руку свою он плавно вернет назад, на исходную позицию. Иногда это бывает очень трудно. Но в том и состоит мастерство артиста: он всегда может вернуться на исходную позицию.

"Я" манерного художника, или поэта, или артиста жизни всегда нейтрально. Этика крайне эстетизируется. Какие-то моральные устои у таких артистов есть, но это очень специфическая мораль. Порок отрицается исключительно из-за его неэстетичности. По этой же причине отрицаются и некоторые добродетели. Пьянство, например, и сладострастие - крайне не эстетичные пороки. С другой стороны, такие добродетели, как самопожертвование и патриотизм тоже неэстетичны. Попробуйте себе представить физиономию патриота, страстно любящего свою страну - навряд ли это зрелище можно назвать эстетически интересным. Или человек, жертвующий чем-нибудь ради друга - деньгами или жизнью. Он может принять неудачную позу, он может нелепо размахивать руками, его лицо может исказиться - все это не привлечет внимание эстета, для эстета это будет малоинтересно.

Есть любопытный анекдот про Оскара Уайльда. Под его окнами сидел нищий в отвратительных лохмотьях. Как поступил Уайльд? Он не подал ему милостыню, не купил ему новый костюм. Он велел взять его лохмотья и сшить точно такие же, только из очень хороших материалов: атласа, бархата, шелка и т.п. Нищего переодели. Уайльд остался доволен... Сказать, что это хороший поступок - наверно нельзя, но и плохим этот поступок не назовешь. Это поступок очень нейтральный. Этика здесь безусловно подчинена эстетике.

Или, например, сладострастие. Это ужас как неэстетично. Обычное сладострастие: женщина с мужчиной, необычное: женщина с женщиной, двое мужчин и т.д. - все это до крайности неинтересно и неэстетично. Маньерист предпочитает такие изысканные пороки, как статуеложество или дриадомания. Что касается статуеложества, то, при небольшом полете фантазии, можно представить, что это такое. Дриадомания - более тонкий порок. Это любовь к деревьям в девственном лесу, где вы с ними сочетаетесь очень любовно и очень страстно. При этом вы ищете нимфу, которая в данном дереве живет. Согласитесь, что, если это и порок, то он весьма эстетичен.

Термин "маньеризм" появился в двадцатые годы. Впервые это слово встречается в искусствоведческом анализе живописи Эль Греко и Тинторетто. Естественно, как и большинство "измов", которыми мы пользуемся, термин этот ввели немцы. Пальма первенства здесь принадлежит Роберту Пурциусу, но широкой популярностью это слово стало пользоваться после выхода книг немецкого искусствоведа Густава Рене Хокке "Мир как лабиринт" и "Маньеризм в литературе". То, что я рассказываю о маньеризме несколько отличается от концепции Хокке. Для него маньеризм - это отклонение от нормы. Если классика - стандарт, то маньеризм - это то, что этот стандарт сознательно нарушает. Вот, например, как рассуждает Хокке о маньеризме: "Когда объективный мир не предлагает ничего истинно реального и конкретно ценного, начинает превалировать режим субъективных отношений. Когда распадаются структуры, начинается "трансситрайс" - замена одной вещи на другую, торжество метафоры". Для Густава Рене Хокке метафора - риторическая фигура маньеризма.

Как и для большинства немецких искусствоведов первой половины ХХ века, для Хокке эта так называемая "базовая реальность" не вызывает никаких сомнений. Отсюда обычная для немцев двоичная система художественного измерения: аполлонизм - дионисизм, аттицизм - азионизм. Аполлонизм и дионисизм еще можно понять, но что такое аттицизм и азионизм? Аттицизмом Хокке называет культуру классической Греции. И в Греции, и в Риме, и в Средние века принцип базовой реальности был очень силен. Люди верили в то, что называется equilibrum prodistinata. Это выражение можно перевести как "предустановленная пропорциональность". Через всю нашу жизнь - причем неважно, индивидуальная это жизнь или социальная - идет очень точная ось, которой мы должны придерживаться. И если мы решаемся от нее удаляться, то необходимо точно знать, куда и как, потому что можно удалиться так далеко, что к этой базовой или основной реальности вернуться будет уже невозможно.

Концепция базовой реальности предполагает концепцию объяснимости мироздания. Классик - это человек, который верит, что и он сам, и, вообще, весь социальный, и космический порядок - все это так или иначе объяснимо. Если сейчас его не объяснили, то потом более умные потомки объяснят. Вера в это довольно-таки крепка, поэтому всякий период, где торжествует маньеризм, есть период упадка. Не трудно догадаться, что мы с вами сейчас переживаем как раз такой момент, что Густав Рене Хокке (первая книга которого вышла в 1956 году) с удовольствием и отмечает. Тем самым он выводит (как выражается Хокке) "вечную константу маньеризма". Упадок Греции и Рима, конец Средних веков, эпоха барокко, и современная эпоха с ее авангардизмом, сюрреализмом и прочими такого рода "измами" - все это для Хокке является отклонениями от "базовой реальности". Что же такое для Хокке "базовая реальность"? Это то, что греки называли "мимезис". Не реализм - скорее подражание природе. Причем подражание это может быть совершенно нереалистичным.

"Базовую реальность" обнаруживает и эволюция музыкальной гармонии. В XVII и в начале XVIII века "великий" генерал-бас (и сопутствующие ему голоса: тенор, сопрано и т.д.) и был базовой реальностью. Вообще, теория музыки - весьма любопытная вещь. Наша натуральная гамма построена по системе обертонов. В самой природе обертонов заложен интервал, который называется "музыкальный дьявол" или тритон - три сплошных тона в обертоновом ряду. Как Сатана пребывал в райском саду, также в ряду обертонов пребывает тритон или "музыкальный дьявол". Именно он разрушил классическую гармонию и привел музыку к тому состоянию, которое мы сейчас имеем. Я, разумеется, имею ввиду серьезную музыку. "А значит", - говорят маньеристы, - "никакой вашей классической гармонии в принципе не может быть, так она изначально содержит в себе диссонанс". И диссонанс этот абсолютно неразрешим ни в параллельной тональности, ни в какой другой. Этот интервал вообще не поддается разрешению в европейской системе музыкальной гаммы. Сомнения в классической гармонии преследовали внимательных, неравнодушных людей всегда. Таким людям эта гармония всегда казалась слишком скучной.

Хокке описывает картины некоторых итальянских художников барокко, как определенное отклонение от классических норм. Хотя в чем именно это отклонение заключается Хокке не объясняет. Например, автопортрет знаменитого итальянского художника Джанино. На нем правая рука художника, показанная через выпуклое зеркало, непропорционально велика. "Видимо, Джанино решил пооригинальничать", - пишет Густав Рене Хокке. Но ни он ни его ученики никогда не предполагали, что эта картина может изображать какую-то иную реальность - рука величиной в пол-туловища, с их точки зрения, слишком монструальна. Поэтому, когда Густав Рене Хокке описывает картины Валтурма или Пелегрино Тибальди, он, конечно, отдает должное их мастерству, но относится к ним, как к людям, которые совершенно нарочно, совершенно осознано нарушают классическую манеру. Можно ли с этим согласится? Да, можно, если считать эту реальность, в которой мы живем, за базовую, а все остальное, в том числе нашу индивидуальную жизнь - отклонениями.

Продолжение...