Черные птицы Густава Майринка

Что можно сказать по этому поводу? Густав Майринк - автор очень открытой прозы, доступной любому читателю. Так писали Парацельс и Франсуа Рабле, так писал бы Тиль Уленшпигель, если бы знал грамоту и нашел бы время для подобного занятия. Сияющая мрачным блеском, испещренная шутливыми огоньками поверхность романа или рассказа должна быть, так сказать, общепривлекательной. Глубина, которая страшит, не является подлинной глубиной, ибо facilis descensus Averny - легок и приятен спуск в инфернальные пропасти. Поэтому совсем не обязательно чувствовать иронию в названии "Волшебный рог немецкого филистера".

Все мы без исключения обыватели, глупцы и филистеры, и почитать себя за человека умного или целенаправленного - значит нацепить маску Панталоне, которого дурачат и обманывают все кому не лень. К сожалению, о беспредельной глупости человеческой написано очень мало. Роберт Музиль - соотечественник Майринка - в своей "Речи о глупости" отметил, кроме известной книги Эразма, только одну немецкую диссертацию XIX века. Но ведь "похвального слова уму" вроде бы никто не сказал. Пошлость, трюизм, ханжество, лицемерие, бахвальство - если бы всего этого не существовало, то иссяк бы вечный источник животворного смеха. Когда бравый солдат Швейк назвался идиотом, он попросту объявил себя посвященным, поскольку одна из лучших книг о посвящении есть "Liber de idiota" ("Книга простеца") Николая Кузанского. Кстати говоря, Густава Майринка и Ярослава Гашека связывает не только склонность "особым образом унижать офицерство" ("Швейк"), но и следующая важная тенденция: каждый из них остроумно, разнообразно, увлекательно повествует либо о пути к посвящению, либо о вхождении в ситуацию "инициатической смерти", либо о жизни "истинного человека". В своей уникальной книге Ярослав Гашек, в сущности, комментирует средневековую традицию вагантов, очень близкую к традиции некоторых суфийских орденов и некоторых дзэн-буддистских общин. Хитрый Ярослав Гашек "выдает" себя два раза: первый - когда описывает увлечение повара-оккультиста Юрайды сутрами Праджна Парамита ("Мудрость совершенства"), и второй - когда более чем серьезно рассуждает о пути посвящения, который он очень точно называет "анабазисом" - активным и парадоксальным "отступлением": "Идти без устали вперед, пробираться незнакомыми краями, быть постоянно окруженным врагами, которые только ждут первого удобного случая, чтобы свернуть тебе шею, и идти вперед, не зная страха, - вот что называется анабазисом". Густав Майринк и Ярослав Гашек беспощадны к врачам и офицерам, желающим в прямом и переносном смысле превратить мир в казарму и лазарет, потому что они принципиально ненавидят идею души как "бога живого человека", поскольку люди для них - только материал для артиллерийских и хирургических экспериментов. "Будейовицкий анабазис Швейка" есть, по сути дела, longissima via - долгий извилистый путь посвященного. Но если Швейк - un homme veritable - "человек истинный", который являет собой "фул-джокер" - двадцать второй аркан герметической колоды карт таро, то герой "Вальпургиевой ночи" Тадеуш Флугбайль - живая иллюстрация шестого аркана. Он - "влюбленный", он - жертва двух женщин, молодой и старой Богемской Лизы, и судьба бросает его под колеса "повозки" - седьмого аркана таро.

Тадеуш Флугбайль - претендент. Женщина - первое тяжкое испытание на пути к посвящению. Женщина - беспощадная и всесильная креатура, мужчина... ребенок, игрушка, орудие в ее руках, хотя признать эту простую истину не под силу человеку рациональному. Представление о женщине как о любящей подруге и заботливой матери - стойкий предрассудок патриархальных времен. Разглядеть в застенчивой молодой девушке мрачную старуху, которая сухими, расчетливыми пальцами перебирает медяки будущего "счастья", разглядеть в сгорбленной старой карге ослепительные прелести вакханки - для этого надо... иметь глаза. Господин лейб-медик видит кое-что, но у него такие же глаза, как у пингвина крылья. Он видит, но ему страшно: "Прошлое и настоящее сплелись в нем в какую-то кошмарную явь, бежать от которой он был бессилен; кто его знает, то ли сам он все еще молод и та, что сейчас танцует перед ним, внезапно превратилась из только что прекрасной девушки в страшный труп с беззубым ртом и воспаленными морщинистыми веками, то ли ее и его собственная юность никогда не существовала и лишь пригрезилась ему". Здесь начинается предчувствие красоты и возможность гармонии - соединения мнимых противоположностей: "Он совершенно отчетливо вспомнил беспокойно проведенную ночь: как всего лишь несколько часов назад во сне, пьяный от любви, сжимал в объятиях цветущее тело юной женщины, то самое, что сейчас лежит перед ним худое, в лохмотьях, сотрясаемое судорогами рыданий".

Шестой аркан таро изображает типичную ситуацию человека на перепутье: слева от него соблазнительная девушка: справа - умудренная опытом и годами женщина. Комментаторы, естественно, предостерегают от левой линии этого "пифагорейского игрека", но Каролус Бовиллус (De sapiente, 1509) справедливо порицает и правое склонение, акцентируя "срединный путь", превращение игрека в букву "пси", проще говоря, поиск раскрытия возможностей собственной души. Слово "душа", несмотря на его употребление по любому поводу, было и остается таинственным и непостижимым словом, понимание которого все более затемняется "психологией". Генератор неопределенных суггестий, чистое поле, где разгуливают эмоциональные "порывы",- вот что такое "душа" в современном мире. Что ныне означает бессмертие души или продажа души дьяволу? Не более чем отголосок религиозно-фольклорных мотивов. Какой смысл имеет жизнь, когда потерян микрокосм, когда forma latenta substantialis - сущностная скрытая форма - вообще не принимается всерьез? И пока наше сознание не найдет пути к собственной душе, о каком "боге", о каком "дьяволе" может идти речь? Реальное знание есть пробуждение активности восприятия, внутренней энергии органов чувств. Ян Батист ван Гельмонт, которого историки науки считают талантливым естествоиспытателем, рассуждает так: "Господь бог дал человеческой душе важные и необходимые знания. Эта душа есть зеркало мироздания и воедино связует все сущее. Она озарена внутренним светом, но страсти и хаос внутренних впечатлений омрачают этот свет, который сияет лишь в том случае, когда в центре нашего бытия царит гармония. В гармонической концентрации пробуждается внимание души - она способна различать и понимать любой объект" (J. В. van Helmont. Tesaurus chymiatricus, 1631). Здесь, правда, есть одна маленькая заминка - в начале "срединного пути", препятствуя первому шагу, стоит страж порога: в "Золотом горшке" Гофмана - Старая Лиза, в романе Майринка - Богемская Лиза. Несмотря на обещания официальных оккультистов или торжественные заверения восточных гуру, никто и ничто не поможет неофиту сделать первый шаг, и, если он этого шага не сделает, его ситуация после смерти значительно ухудшится и он вполне может лишиться даже пингвиньих крыльев. Что такое "первый шаг" для Тадеуша Флугбайля? Различение единого существа, которое в пассивном восприятии лейб-медика распадается на молодую и старую Богемскую Лизу, понимание простого факта, что "прекрасная девушка" и "страшный труп с беззубым ртом" - только две маски неведомого стража порога. Старая Богемская Лиза жаждет его любви, Тадеуш Флугбайль чувствует брезгливость. Это обыденное словечко имеет ужасающий смысл: оно не только убивает всякую возможность эстетизма, оно пресекает попытку нормального бытия в мире и парализует внимание души. Умный пингвин все отлично понимает, но не может "преодолеть себя" и способен пробормотать нечто не совсем вразумительное насчет материальной помощи.

Сюжетная занимательность и открытая манера повествования дают возможность гибкого и разнообразного контакта с читателем. Когда текст хорошо написан, каждое философское понятие, каждый мистический термин, каждый эмоционально заряженный субстантив развивается в живом ассоциативном пространстве политональных взаимодействий, в пространстве, которым не может быть насыщена работа теоретическая. В основу каждого романа Майринка положена определенная герметическая теория или разветвленная, сугубо традиционная идея, и совершенно напрасно этого автора упрекают или хвалят за увлекательное "мифотворчество". Майринк просто создает максимальные условия развития мифа, атмосферу неистовых поляризаций символа, вовлекает в беспокойный динамизм присутствия эзотерического постулата, но Майринк никогда не рисует новых иррациональных перспектив. Трудность понимания Томаса Манна, Германа Броха, Роберта Музиля всегда обусловлена зашифрованностью авторской мифологемы и принципиальной сложностью сообщения. Книги этих писателей рассчитаны на подготовленного читателя, и, таким образом, читательская публика вольно или невольно разделяется на аристократию и плебс, точно так же, как христиане вольно или невольно разделяются на праведных и неправедных. Но экзистенциальная категория "in der Welt sein" изначально предполагает Geworfenheit - заброшенность человека в мир и в мире, Alltaglichkeit - то есть повседневность его амбиций и полную беспомощность перед богом, дьяволом или всемогущим Das Man. Человек может сочинить о себе какое угодно мнение, придумать любую модель "я", но коварное Man всегда способно лишить его тезу даже минимальной убедительности. Когда в конструкции немецкого предложения существительное не предусмотрено, неопределенное местоимение man играет роль существительного. Можно отрицать бога, дьявола, существование души, но нельзя отрицать таинственного, связующего нечто. Смысловое распыление кардинальных понятий - свобода, любовь, жизнь, наслаждение, ненависть - привело к обесцениванию энергетических субстантивов, к своеобразной феноменологической редукции главного члена предложения.

Любую структуру определяет только призрачная взаимосвязь составляющих, обусловленная man. Поэтому в игре "грамматических вероятностей" (выражение лингвиста Н. Хомского) текст - будь то надпись на заборе или стихотворение Малларме - теряет характеристики простоты или сложности. Таков современный процесс: в музыке уже нет смысла говорить о тонике, доминанте, субдоминанте, в поэзии - о существительном, прилагательном или глаголе, в социальной психологии - о лидере, помощнике, исполнителе. Ведь когда идешь в сумерках по тропинке, всегда можно принять веревку за змею, когда в темноте пальцы рассчитывают встретить на столе какой-либо инструмент или предмет обихода, они всегда могут взять... нечто иное.

Продолжение...